МОЙ ДЕД - СКАНДАЛЬНЫЙ ВЕТЕРАН

Мой дед со стороны матери в 14 лет оказался угнанным в Германию. Всю войну его продержали в концлагере под Гамбургом. Никогда об этом он не говорил.

Дед со стороны отца ушел на войну 18-летним. Войну вспоминал постоянно, но общались мы редко, к тому же дед не обладал даром рассказчика и очень сильно окружающих утомлял. Только сейчас я понимаю насколько перепахала его война, — терпение с дедом требовалось громадное (я это помню).

Проиллюстрирую свой рассказ обложками детских книг с военной тематикой, которые у меня были.

Хоронили бабушку со стороны отца, и я навестил квартиру, где провел первые пять лет жизни, а за последние годы и трех раз не побывал. За это время не только я раздался, поширел, но и комнаты - бывшие огромные залы - сузились, превратились в лилипутские каморки. Неизменным остался только зеркальный потолок прихожей. Я любил, как бы заигравшись, включить свет, лечь на затоптанный пол и разглядывать где-то наверху малознакомого мальчика. Это был единственный человек в квартире, который меня понимал.

На балконе, где с трудом разместилось четверо курящих, я обнаружил, что разглядываю начинающие распускаться деревья надеясь найти не скворечник, конечно, а тот самый ствол.

Путь на балкон лежал сквозь комнату деда. Это была самая неинтересная комната. В гостиной стоял телевизор и шкаф с мешком игрушек; в комнате теток был проигрыватель пластинок. Полкомнаты деда занимал верстак с навалянными инструментами, - дед иногда работал дома. 

Однажды забежав в комнату, я увидел лежащие на расстеленном газетном листе странные яблоки. 

-Это не яблоки, Андрюш, - просветил дедушка. - Это гранаты.

Гранаты ассоциировались с обложкой книги, на которой боец в шинели вставал из окопа с взметенной рукой. Плохо соображая, что делаю, я схватил гранат и, подражая бойцу, заорал: «Ура!»

-Эй! Нельзя! Обои испачкаешь!

Я собирался сказать, что и не думал кидаться, но дедушка… в лице его мелькнуло принятое решение… дедушка распахнул балкон. 

-Давай, один швырнем! Ну… Хором… Ура!!!

Брошенный моей рукой гранат полетел, кувыркаясь в воздухе, чуть не задев присобаченный на ветке самодельный скворечник.

-А! – возбудился дед в январе месяце. – Так вот кто мне весной спать мешает! Курлы, курлы! Внучок, неси еще один патрон!

Дед кинул гранат, сосредоточенно метя в скворечник. Попал! Расколовшийся фрукт пометил мерзлые доски алым. 

-Ранен! Внучок, боеприпасы!

Началась жутко веселая игра. Я таскал из комнаты гранаты. Было холодно и страшно, что не успею вовремя подать патрон. Дедушка издавал восторженные вопли. Когда десяток фруктов валялся на снегу, а скворечник был весь изгваздан, будто его облили компотом, дедушка сказал, сквозь тяжелое, хриплое дыхание:

-Хорошо поиграли! Жаль война кончилась!

Война не кончилась. Она продолжалась, корежа если не жизнь дедушки, то его отношения с окружающими. 

Попав на фронт восемнадцатилетним, дед оказался навечно ранен штыковой лопатой. 

Если судить по рассказам, парню удалось поучаствовать только в одном бою. Он бежал с винтовкой наперевес, совершенно не представляя цель, несомый толпой товарищей. Внезапно выросла фигура в два раза выше, мощнее, с глазами навыкат, зло ругающаяся по басурмански. Показалось, будто чиркнул электрический разряд. Винтовка из рук деда выпала. Половина большого пальца (вот не помню какой руки, - правой, левой?) тоже упала на землю. А немец вздымал штыковую лопату, стараясь пометить дедову грудь, чтобы никогда не было меня. 

Дедушка любил рассказывать, как он, немца этого, «голыми руками без пальца да за горлак. Он думал я без пальца с ним ничего, а я зубами его, зубами. Жалко! Плачешь, а убиваешь!».

С дедом наедине меня старались не оставлять. Будучи сам непоседливым, сосредотачивающимся только во время работы, с детьми дедушка общий язык терял. Он даже вряд ли отдавал себе отчет, - с кем имеет дело. Когда я раз ему понадобился, дед ворвался в комнату с воплем: «А вот ты где! А ну иди сюда!», схватил меня за ногу и потащил из комнаты. От неожиданности я заорал, цепляясь за что ни попадя. Подбежавшая мама, успела, как говорится, «отбить».

Сценарий тесного общения с дедушкой развивался так: ровно в 20:00 он переключал телевизор на вторую телепрограмму и делал звук на всю катушку. Квартиру заполнял веселый колокольчик «Спокушек», на который я летел в гостиную.

-А ты чего пришел? – удивлялся дедушка. – Так, что там у нас на других программах интересное? – Делает вид, будто сейчас переключит. – Что «деда»? «Деда»… Как что надо, так сразу «деда»… А вот не позвал бы тебя деда и остался бы без мульти - пульти.

Наконец, садимся на диван перед телевизором.

-А это что за мужик такой? «Дядя Володя»… Он тебе такой же дядя, как я тетя. На пенсию пора, а все с собакой игрушечной. Гав-гав… Сам, небось, сука. А это кто пришел в рубашечке как у тебя? Хрюша? А я думал, - это ты Хрюша. У поросенка рубашка чище, тем у тебя. Куда только мать смотрит. Таня! Таня! Дозовешься ее как же! Сбегай, мать приведи! Что значит, - дай посмотреть? Это воспитатели в детском саду так учат со старшими разговаривать? Таня! Таня!

Редкую передачу удавалось досмотреть до конца, пусть и шла она всего пятнадцать минут. В конце концов, услышав однажды позывные, я не побежал в гостиную, решив, что ну его это счастье. Обескураженный дедушка заглянул в комнату, но я спрятался под диван.

-Андрей! Андрюша!

На всю квартиру орал телевизор и дедушка.

-Саш, прекрати! – вклинилась бабушка. – Что ты устроил! Весь дом на ушах!

-Я устроил? У вас ребенок пропал!

Началась суета, которая мне необыкновенно понравилась. А дедушке понравилось искать. С тех пор услышав колокольчик «Спокушек» я прятался, а дед заглядывал под диван, обшаривал углы, исследовал балкон. Найдя он торжествующе орал и тащил меня в комнату. Вступление Хрюши к тому времени уже заканчивалось, мы успевали к мультфильму, который удавалось посмотреть спокойно, ибо набегавшийся дедушка утомленно переводил дыхание. 

Это могло стать началом большой дружбы, но увы… В других случаях темперамент деда зашкаливал.

Особенно опасным не только для меня, но и для всех домашних было пятнадцатое число каждого месяца. В этот день дедушка получал зарплату. Все начинали переживать с утра.

 С зарплаты дед обязательно выпивал, а потом тратил деньги. Домой являлся обвешанный кульками с всевозможной дрянью: дешевая карамель (другой в магазине перед закрытием и быть не могло), печенье «Привет», трехлитровая банка сока. 

В один зарплатный день дед, воспользовавшись тем, что мама зазевалась, увлек меня на кухню, посадил на табурет, и обрушил на голову из бумажного пакета ералаш сладостей. Будь там карамельки - вафли, ладно бы, но первым вылетел, больно ударив по темечку задубевший тульский пряник. На голове вскочила малиновая шишка.

Бывали ситуации, - дед оставался за главного. Хотя присматривать надо было скорее за ним.

 Я любил смотреть диафильмы, но управлять аппаратом не умел, да и читать пока тоже. Оставшись с дедушкой, я набрался храбрости и попросил «фильмоскоп». Дед отреагировал с энтузиазмом, поскольку до того с фильмоскопом не сталкивался. Устроившись на кровати, он бурчал под нос, разбираясь, куда заряжать пленку. Размытая картинка на стене привела дедушку в восторг. Минут десять он вертел фильмоскоп в разные стороны, добиваясь картинки четкой, все больше уставая, разочаровываясь. В какой-то момент я забылся. И вдруг, подняв голову, увидел начинающее плясать пламя. Оно разъедало картинку, тянулось вверх задорными иглами. Плохо понимая, что происходит, я был не в силах оторвать глаз от необычной красы. 

Дедушка, лежа на кровати, закемарил, поставив фильмоскоп на грудь. Оставленная на стоп-кадре лампа нагрела пленку, та загорелась. Диафильмщик очнулся, когда занялась майка.

-А-а-а! – вскочив, он забегал по комнате с перекошенным лицом.

Это было так смешно, будто смотришь мультик, я заржал, а дед понесся на кухню, мелькнув костлявой мохнатой спиной, ибо майку сбросил. Примчавшись обратно с полулитровой кружкой, он шуранул на диван с фильмоскопом воду. Поднялся едкий дымок плавящейся пластмассы.

Вечером дед громогласно исповедовался бабушке:

-Зина! Зина, б…! Я чуть на х… не сгорел! Твой муж, Зина, чуть не сгорел! А этот… внучок… смеялся! Я горел, а он сидел и ржал, - ХА-ХА-ХА! ХА-ХА-ХА! Это его мама с папой учат, что пусть дед к ебеням сгорит, не жалко!

Скоро мы перебрались к родителям мамы. Последующие годы я сталкивался с дедушкой приезжая в гости к двоюродному брату (старшая тетка родила). Дед вел себя тихо, вернее, его бурная деятельность меня не достигала. Только слушая жалобы брата, я понимал, - все остается в прежней дурной силе.

Концентрированное понимание дедушкиного масштаба я получил в четырнадцать лет. Сие отдельная история.

Это было время, когда народ кучковался на асфальтовом пустыре у винного магазина, где я дедушку и нашел. Вернее, он меня увидел.

-Андрей! Андрюха!

Дед бежал навстречу, в пальто нараспашку, с покрасневшими на морозе щеками, как бежал, наверное, в тот последний и решительный бой, где потерял не просто палец, а и душу оставил. Теперь на месте души колобродила энергетическая смесь, порождая тоску по деятельности, - бросая рубанок, дед не знал, чем заняться. 

-Денег хочешь! – и он лез в карман, доставал пачку смятых в макулатуру трешек, пятерок, десяток.

Сбоку подобрался филипок в плаще до колен и видавшей Ленина кепке. 

-Саша, если у тебя есть деньги, истрать на ДЕЛО!

-Это мой внук!

Филипок стушевался, тем паче, я отказывался от денег, смущенно засовывая руки по локоть в карманы. Дедушка мгновенно успокоился, внутренне подобрался, выпрямился, и с внешним хладнокровием, за которым все равно чувствовалась нервная экспрессия, заявил:

-Значит, так! Иди к ним, расскажи, где меня видел, и передай, что в пять часов я буду как штык! Пусть не надеются! Я приду! Обязательно приду!

Еще на лестничной клетке ударил запах, поднимающий настроение. Бабушка пекла пироги. 

Первым делом я спросил, что будет в пять часов. 

-А ты откуда знаешь про пять часов? – насторожился дом.

У меня не хватило ума сгладить момент. Я расписал встречу с дедушкой в красках, привлекая юмор в диапазоне от шутки до сарказма. Смешно никому не было. 

Выяснилось, что в пять часов ожидались смотрины жениха младшей дедовой дочери. Почему идея ее замужества дедушке не потрафила, я так и не понял. Думаю, ему просто хотелось поскандалить.

  -Звони, переноси на час, а лучше полтора. - Велела бабушка расстроенной невесте.

Ровно в пять, тютелька в тютельку, дверь открылась настежь пинком ноги.

Обыденная тишина квартиры дедушку обескуражила. Первым делом он ринулся в гостиную. Там, притворяясь скучающей, тетка глядела в телек. 

-А, папа…

-Ты мне зубы не заговаривай! Я этому твоему жениху все равно рыло скособочу! Даже не надейся!

-Ой, пап, ладно хватит!

Дедушка потоптался и спросил, стараясь казаться равнодушным.

-Он придет? Жених-то?

-Нет, зачем. Я ему про твое настроение рассказала он и испугался.

-Трус! Сопля! Пусть только появится, я его…

Дедушка бушевал около получаса, рассказывая с применением мата, где именно он таких женихов видел и что с ними делал. Замечу, что речь в данном случае шла о человеке совершенно ему незнакомом. 

Стратегия никогда не была сильной стороной дедушки. Бабушка поднесла ему рюмку, и мы с братом затащили храпящее тело на постель.

-А если выйдет? Давно надо было замки врезать, - сказала тетка.

-Кто же врежет? – парировала бабушка. - Я предложила, - так он сразу догадался: «А, - говорит, – Это чтобы меня запирать. Фиг вам, а не замки»

Пировать начинали со страхом. Тень Александра витала над столом, тревожа посвященных. Тетка деланно смеялась, стреляя глазками в сторону двери, как жена Синей Бороды. Бабушка напряженно сидела у края стола в надежде при несчастном случае перехватить мужа. Брат возбужденно колдовал: «Пусть выйдет! Пусть выйдет!» Честно говоря, мне тоже хотелось, чтобы дедушка вывалился, видимо, страсть к скандалёзу он передал нам с братом по наследству. 

По закону подлости, дед вышел в разгар праздника, когда про него все забыли. Он был не грозен, а жалок. Щурился спросонья на электрический свет, теребя рваную в нескольких местах майку.  

Молчание затягивалось, и тогда тетка произнесла сакраментальную фразу, внося оживление:

-А это папа!

Так и запомнилось, - накрытый стол, прожекторный свет люстры, приодевшиеся празднично люди и едва прикрытый майкой маленький человек, запутавшийся, не понимающий, куда он попал, что делать в бесприютном мире, где без него всем спокойнее.

Больше я деда не видел.

Впрочем, нет, - состоялась еще одна встреча. Разбирая завалы, я нашел аудиокассету с записями своего детского голоса.

Как водилось в нашем семействе, запись начиналась чинно. Я, маленький, читал в микрофон:

-На опушке леса бой происходил, девочку от немцев командир отбил…

-Папа, ну куда ты лезешь! Аккуратнее!

-А я тоже хочу посмотреть! Что магнитофон купили? Деньги девать некуда, дерьмо всякое в дом тащите! Сколько стоит?

-Ну, он все испортил! Давай сначала, Андрюшк! Пап, сиди тихо, мы Андрюшку для истории записываем. Давай, Андрей, давай! Пленка же идет!

-На опушке леса бой происходил, девочку от немцев командир отбил…

-Он плохо читает! Рано ему про немцев, понимал бы чего!

-Папа!

-Я вас внимательно слушаю.

-Помолчи! Пять минут помолчи, ладно! Андрей, давай сначала!

-Только другую читай. Про ладушки. Про немцев будешь читать, когда в школу пойдешь.

-Я про ладушки не знаю. 

-А я знаю! Дайте ветерану микрофон!

-Папа!

-«Ладушки-ладушки, где были? У бабушки. Что ели? Кашку. Что пили? Бражку». Бражку пили. Бражку. А наша бабушка компот варит, на фиг он сдался. Я вам сейчас частушку спою, сегодня на работе научили. «Это делается так…»

Здесь папа выключил магнитофон, не желая тратить пленку.

Эту запись я порой прокручиваю перед сном, если выпил и не могу заснуть, улыбаясь в темноту, где блестят мои слезы.